Золотое время. Абитура. Лето. В спину упёр свой хобот Калашников, хочешь не хочешь, нужно делать телодвижения. Да и в историю хочется… Вернее, хочется в историю, а тут ещё незабвенный АК-47 упирается в затылок, напоминая собой приближение призыва.

Вот и сложилось. На самом первом экзамене по истории, долго помучившись с пожилым дотошным евреем-преподавателем, я всё-таки получил пятёрку. Пришёл в ту же общагу с непреодолимым желанием напиться вдрызг. Так он меня измочалил, что в жизни ничего больше не хотелось.

А у меня ещё с приёмной комиссии первый университетский друг появился – Александр Зорин. Высокий красавец – одессит, с густой гривой волнистых волос, одетый по последнему писку, очень похожий на популярного тогда певца Сергея Захарова. На вопрос "Кто он?", всегда отвечал: "И ты меня спрашиваешь? Так я отвечу! Каждый одессит это всегда немножечко еврей…"

Вот его я и встретил на пороге общаге.

– Саня, выпить есть? Давай нажрёмся!

– Выпить? Так я не могу! Завтра первый экзамен, мне бы хоть троечку получить… – Санька поступал на английское отделение ФРГФ, – Но знаю, у кого всегда есть.

Пошли мы на третий этаж в одну из комнат. На кровате сидело нечто. Чёрные, длиннющие, годами не мытые сальные волосы спускались до пояса, закрывая лицо, плечи, грудь. Узкие ступни ног, с мозолями вместо подошв и грязными нервными пальцами, двигались вне связи с остальным телом, давя ковром заваливший пол мусор. Пальцы рук нервно теребили всё подряд. Кто это был, мужчина или женщина, с первого взгляда определить было невозможно.

На столе был полный бардак. Грязные тарелки с остатками заплесневевшей закуски; пустые, початые и полные бутылки дешёвого портвейна и водки; чифирь в обгоревшем чайнике; горы стеклянных и металлических банок из-под консервов, с верхом забитые окурками. На полу, под шкафом, в кровати – везде валялись под фильтр выкуренные чинарики. Пустые упаковки из-под таблеток веером разбросаны по всей комнате.

Нечто заговорило быстрым, комкающим фразы и окончания, голосом. Без вопросов и акцентов.

– у тебя закурить есть срочно надо водка у меня есть а вот курить нечего давай меняться ты мне курево я тебе водку

Вот так мы и познакомились. Мишка был коренной москвич и хиппи с Арбата. Окончил элитную спецшколу с золотой медалью. Его отец работал директором московского аэропорта Внуково. Золотая молодежь… Алкоголь, никотин, дурь, чифирь, анаша, колеса…

Его выперли из столицы в преддверии Олимпиады-80, дабы не засорял улицы и проспекты города-героя. А если учесть, что всех бомжей, пьяниц и прочих алкоголиков выслали из Москвы на 101 километр, а Михаила отправили в Западную Сибирь, на места ссылки декабристов, то сами можете представить масштабы его личности.

Мишка после сдачи этого же экзамена по истории был автоматически принят на истфил… Истфил… Как это сексуально звучит… Историки любят филологов, филологи любят историков… Кстати, именно историки переженились на филологинях…

Надо сказать, что Мишка – единственный из всех студентов, который не просто качал свои права, но и знал, как это нужно сделать. Я с первого курса был членом комитета комсомола университета. А вот Мишка устроил целые выборы в студенческий профком ТГУ с целью меня туда провести. Цель была конкретная. Ему нужно было жильё. После абитуры и по поступлению, его просто отказались брать все коменданты всех общежитий ТГУ. Ну, вы уже представляете, почему… О частном жилье речь вообще не могла идти. Конечно, можно было жить нелегалом. Но кому-то другому. Если где-то хоть на мгновение появлялся Михаил, об этом становилось моментально известно всем.

Выборы меня в профком не прошли, так как меня уже прочили на место в идеологическом секторе комитета ВЛКСМ ТГУ.

Миша во все времена года и везде ходил только в одном наряде. Широкополая чёрная шляпа, женская короткая чёрная же кацавейка, наброшенная на голое тело с галстуком на тощей шее, широченные штаны. И всегда босиком. Иногда вместо галстука надевалась синяя клетчатая рубаха. Пару раз Мишка приходил в школу в пиджаке с разными брюками, в той же рубахе и галстуке на ней. Но всегда это было только у Кербса на занятиях немецким языком. Надо сказать, что ещё на самом первом занятии Кербс сказал: "Михаил! Мы будем с Вами заниматься по индивидуальной программе!"

Миша знал историю лучше самих преподавателей. Причём об этом говорили сами преподаватели. Посещал все лекции и семинары. Всё-таки устроился жить в старинное здание общежития ТГУ на Семакова, напротив главного здания университета. Он пролетал по кривым коридорам старинного купеческого здания с высоченными потолками и с комнатами, узкими и высокими как колодцы, неизменно босиком и с вечным обгоревшим чайником с чифирем. Где был он – был праздник. Но своего рода… Я любил бывать у Мишки в гостях. Он непременно наливал мне водки, угощал чифирем и табаком. Сам пил мало, ему хватало анаши, чифиря и колёс… Ночами он сидел в лунном свете на подоконнике с распахнутым окном и одну за другой заглатывал книги философов, поэтов историков, писателей. Большинство – на языке оригинала…

Он продержался удивительно долго, до конца первого курса. Уже перед летней сессией его выгнали. И не его одного. Мишка Аниканов с нашими же историками Борей Кузнецовым и Андреем… Андреем.. ё-моё, уже и фамилии стали забываться… ночью по пьяни решили с четвёртого этажа из окна на простыне спуститься к девочкам в комнату на третьем этаже. Те испугались, вызвали наряд милиции. Всё бы ничего, если бы Мишка на немецком, французском и английском языках в обезьяннике всю ночь не материл бы ментов. То, что им было сказано, они, за отсутствием знания этих самых языков, конечно, не поняли. Но самую пролетарскую суть уловили…

Собрали, прошу прощение за тавтологию, общее собрание всего первого курса университета. Замдекана Светлана Степановна Сохатюк, позже научный руководитель диплома моей дражайшей половинки, выступила с речью. На что Мякотин ответил. Встал и, как всегда, сказал: "Так ведь все пьют. Но не все попадаются. Если всех отчислять за пьянку, в университете не останется никого. Даже преподавателей…" И т.д.

Их, всё-таки, отчислили. Кузнецова забрали в армию. А Мишка пропал. Говорили, что он вернулся в Москву, устроился наборщиком в одну из столичных типографий. И продолжал жить так, как ему нравилось…

Саньку – одессита тоже выгнали, но позже, года через полтора. За аморалку.

Пятый курс. Май месяц. Мы защищаем дипломы. Причём, я самым первым защитился, и все остальные дни проводил в праздновании сдачи дипломов всеми остальными. Внезапно по всему университету, по всем факультетам, по всем общагам одновременно принеслось: "Мишка! Мишка Аниканов приехал!" Это кричали все, даже промокашки – первокурсники, которые ну никак не могли знать Михаила.

…Я опоздал на 15 минут, задержали какие-то дела на кафедре. Приехав в родную общагу на Мельникайте, в родную комнату, в которой Женя, Коля и Толик прожили, уже без меня, все пять лет, я застал такую картину… Стол был завален остатками закуски, пустые, початые и полные бутылки дешёвого портвейна и водки стояли, валялись, катались по всей комнате, банки из-под консервов были полны ещё дымящимися или чадящими, докуренными до фильтра, чинариками, посередине стола красовался закопченный чайник с остатками остывающего чифиря.

Все кровати были свободны. Только у самой ближней от двери кровати были навалены кучи мертвецки пьяных тел… Под телами лежал ничуть не изменившийся Мишка. Открыв один глаз и, как будто не прошло уже пять лет, он глянул на меня, выполз из-под студиозусов всех курсов и факультетов и спросил:

– володя пить будешь

– Конечно, буду.

Налил мне стакан водки, банку чифиря и засмолил сигарету. Намахнули. Мишка присел на кровать и откинулся на пьяную груду…