«Если мы выживем и вернемся в уцелевший дом, он будет открыт для каждого нуждающегося в нашем тепле и заботе». Эти слова принадлежат женщине, прожившей долгую и полную испытаний жизнь, Блюме Грольман (1905-2006). Она родилась и большую часть жизни прожила в Плунге. В ее судьбе, как в зеркале, отразилась нелегкая доля евреев ее поколения.
Еще до войны Блюма вышла замуж за своего земляка Тевье и родила ему троих детей.
Хотя ураган войны уже почти два года сотрясал Западную Европу, и по всему было видно, что его неумолимый прорыв на восток остановить невозможно, нападение фашистов на Советский Союз застало большинство людей врасплох. Грольманы не были исключением. Но в злополучное утро 1941 года быстро оценили обстановку. Плунге расположено в непосредственной близости от немецкой границы. Семьи военных срочно эвакуировались. Офицеры и солдаты Красной Армии спешно покидают город. Значит, немцы скоро будут здесь, а защиты ждать не от кого. Нависла смертельная опасность, надо срочно спасать детей.
Недолго думая, Блюма и Тевье взяли за руку пятилетнего сынишку Сролика, трехлетнюю Юдошь, усадили на плечи годовалого Мейера, и вместе с престарелой матерью Блюмы пустились в путь, полный опасности и лишений.
У немногих счастливчиков были велосипед или подвода. У Грольманов не было ничего. Они брели пешком, затерявшись в толпе таких же несчастных беглецов.
Дороги были усеяны трупами людей, лошадей, разбитыми военно-полевыми кухнями. Всюду валялись чемоданы, баулы… Время от времени в небе раздавался зловещий гул, появились вражеские самолеты. На бреющем полете они расстреливали толпы мечущихся людей. В такие минуты люди падали на землю. Взрослые прикрывали телами детей.
Для большинства это были последние мгновения жизни. А те, кому посчастливилось избежать смерти, вставали и продолжали свой путь. Иногда , измученные, они позволяли себе короткий отдых в заброшенных сараях или под деревом в лесу.
На одном из таких привалов Грольманы неожиданно встретились со своим родственником Мотлом и его семьей. В таком кромешном аду увидели лица близких людей! Что могло быть большей поддержкой?!
У Мотла была подвода. Помимо находившихся на ней членов семьи, усадили на нее Блюму, ее мать и детей. Тевье и Мотл, чтобы не напрягать и без того выбившуюся из сил лошадь, пошли пешком, предварительно сбросив с повозки часть вещей. Их путь лежал к Латвийской границе. Они шли, движимые одной целью - выжить, увести детей от опасности, любой ценой сохранить жизнь.
Выжить на этой объятой пламенем войны земле было чудом. Мало того, что и тут, и там взрывались снаряды. Из окон, с крыш домов, чердаков в спину стреляли литовские националисты. Но судьба пока хранила Блюму и ее семью. Они благополучно добрались до Риги. В этом городе им посчастливилось сесть на поезд, увезший их в далекий Казахстан.
Беда пришла, когда ее не ждали, думали: самое страшное позади. Заболел полуторагодовалый Мейер. Его отвезли в Новотроицкую больницу Джамбульской области. Оттуда он живым не вернулся. Как говорят: пришла беда - отворяй ворота. В день, когда Тевье уходил на фронт, заболела малышка Юдошь и вскоре умерла. Умы непостижимо, как такое можно вынести. Блюма выстояла. Другого выбора у нее не было. Она должна была заботиться о престарелой матери и единственном теперь сынишке Сролике.
Блюма тяжело работала на колхозном поле. Это давало право на получение трудовой карточки, по ней она получала пятьсот граммов хлеба в сутки. На две иждивенческие карточки Блюма получала по 250 граммов хлеба в сутки. Это не могло утолить постоянный голод. Женщина делила весь хлеб на троих, чаще отдавала свою часть маме и ребенку, отказывая себе даже в этой малости.
Подумав, Блюма нашла выход из положения.
Она перебралась на станцию Чу недалеко от Алма-Аты. После работы она брала два ведра воды и шла на станцию продавать. Эта спасительная операция давала ей возможность добавить к скудным нормам хлеба немного молока, картошки, а иногда небольшой кусочек масла для Сролика.
Несчастья продолжали преследовать Блюму. Не стало мамы.
Теперь главной целью в жизни стало сохранить Сролика, пусть ценой непосильного труда и собственного голода. А еще – дождаться с фронта мужа.
В один из знойных дней Блюма привычно продавала воду на станции, вдруг перед ней выросла девочка с протянутой рукой. Блюма посмотрела на нее, и она опустила руку. Женщина увидела глаза ребенка, полные горечи и страдания. Ее удивил этот недетский взгляд. Не успела Блюма подать девчушке кружку с водой, как та произнесла:
- Блюма, я вас узнала по платью в цветочках. Вы приезжали к нам на праздник с дядей Тевье.
Только тогда женщина узнала в этом измученном и истощенном ребенке племянницу мужа, дочь его сестры Даны – Миреле. Они обе горько заплакали то ли от горя, то ли от радости. Рассказ Миреле, так похожий и непохожий на сотни других историй военного времени, не мог никого оставить равнодушным.
Семья Миреле, как и сотни других гонимых бедой, шла по дорогам страшной войны. Во время одной из бомбежек люди бросились врассыпную. Миреле с мамой и младшим братом побежали по направлению к лесу. Они были уверены, что отец с сестрой последовали за ними. Но ни отца, ни сестры там не оказалось. Что с ними, девочка не знала. Найти своих в этом жутком слиянии огня и дыма было невозможно. Когда они оказались в Казахстане, мама Миреле еле передвигалась. Хлеб, который им выдавали по карточкам, не мог утолить голод даже на минуту. Мама свой кусок хлеба старалась поделить между детьми, жалея их. Через несколько месяцев ее не стало, а еще через две недели на руках Миреле умер братишка. Девочка осталась одна. Голод погнал ее просить подаяние. Случай привел ее к Блюме.
Блюме пришлось свой паек делить на двоих детей. Иногда ей казалась , что иссякают последние силы. Но глядя, как дети жадно набрасывались на вареную без соли картошку, брюкву (соль взять было негде), понимала, что должна выстоять любой ценой. О детях заботиться, кроме нее, некому.
Ее не оставляли в покое мысли о Тевье. Вестей от него с фронта не было. Где он? Что с ним?
Однажды она выглянула в окно глиняной кибитки, где жила. Увидела высокого человека в военной форме, ковылявшего на костылях. Поймала себя на мысли:
- Неважно, каким Тевье придет с войны, лишь бы выжил, только бы вернулся!
Надо же случиться такому чуду: в следующую минуту Блюма поняла, что этот военный – ее муж.
- Тевье! Тевье! – закричала она, выскочила навстречу родному человеку.
Рыдая, они вошли в дом. Это были слезы радости. Жаль, что хлебный паек был съеден.
- Ладно, - утешала мужа Блюма, - раз нет хлеба, устроим картофельный бал.
- Картофельный бал? – хитро улыбнулся Тевье, - Развяжи рюкзак, мы устроим пир!
Он рассказал, что три месяца пролежал в госпитале в Кургане.
При выписке ему выдали сухой паек, который он бережно хранил для своих близких. Он высыпал на стол несколько буханок черного хлеба, сахар, мармелад, американские консервы. Давно забытые продукты, по тем временам целое состояние.
С возвращением Тевье жить стало легче. Как инвалид войны, он получал паек, куда входили: мука, хлеб, сахар, даже немножко жира.
В Казахстане прожили до освобождения Литвы. Дорога из эвакуации была долгожданной и радостной. Это не шутка: выйти невредимыми из пекла и вернуться туда, откуда они бежали, гонимые войной, чтобы спасти свои жизни. Не каждый дожил до этого дня. Была и горечь, неутихающая боль: в чужой земле остались малыши и мама. Единственным утешением был Сролик, которому родители отдавали всю нерастраченную любовь. Глядя, как ребенок резвится в вагоне, они думали об одном и том же:
- Спасибо Господу за то, что мы везем домой хоть одного, оставшегося в живых, ребенка.
Когда они сошли с поезда и пошли по улицам и переулкам родного города от вокзала к дому, не увидели ни одного еврейского лица. Зато встречали удивленные глаза литовцев: те не могли поверить, что вернулись евреи, оставшиеся после войны живыми.
Когда Грольманы вошли в свой дом, оказалось, что в нем проживает их знакомый – литовец.
- Вы живы?- удивленно спросил он.
Блюма ответила:
- Да, мы живы, но люди, которых немцы уничтожили с помощью литовских националистов, уже не вернутся. Мертвые не возвращаются. Но у живых есть память.
- Евреи местечка, которые не успели убежать, были убиты, но я никого не трогал, - ответил литовец, - я живу в вашем доме, меня поселил здесь немецко-литовский комитет. Ты не беспокойся, ночевать на улице не будете. Я вам выделю комнат, и вы …спокойно переспите в ней.
Тевье онемел от такой наглости. Блюма не выдержала, взорвалась. Глядя мужчине в лицо, медленно и четко, чеканя каждое слово, выпалила:
- Ты выделяешь нам на ночь комнату в нашем доме?! Что это за литовско-немецкий комитет, где он? Не он ли издавал приказы расстреливать еврейских детей, их матерей, стариков? За какие заслуги тебя поселили сюда? Так вот. Я разрешаю эту ночь провести в этом доме, а завтра, чтоб духу твоего не было!
- Если не выберешься завтра, будешь иметь дело со мной, - добавил Тевье, придя в себя, - Их фашистская власть кончилась, теперь начинается моя, Советская власть. Евреи заплатили за нее жизнями, кровью на фронтах, защищали свою страну.
Жизнь понемногу начала налаживаться. Блюма родила девочек-двойняшек. Но выжила только одна, ее назвали Либеле. Ее сестренка прожила всего несколько часов.
…Шли годы. Дети взрослели, учились: Либеле в школе , Сролик - в Каунасском политехническом институте. Но…грянула новая, неожиданная беда.
Это произошло в сентябре 1958 года в базарный день. Крестьяне из соседних деревень съехались на рынок: кто продать свои продукты, кто купить.
Блюма была на работе, а двенадцатилетняя Либеле – дома. Неожиданно девочка услышала крик:
- Братья, сестры, проклятый жид Тевье схватил мою единственную дочку. Он умертвит ее!
Сразу собралась толпа сочувствующих и злорадствующих. Нашлись даже такие, кто якобы видел, как калека-еврей тащил упирающуюся девочку, а в мешке еще кто-то трепыхался. Может, там был еще христианский ребенок. Толпа окружила плачущую мать Друнгелене.
- Боже мой, мое несчастное дитя попало в еврейские руки, через час девочки может не быть в живых, - кричала она.
Известный в городе пьяница и вор Казрагис с видом знатока сказал рыдающей женщине:
- Евреям кровь христианских детей нужна только на Пасху, Они смешивают кровь с мукой и пекут мацу. Пасха уже прошла, скоро Новый год. Слишком рано они стали готовиться к Пасхе и красть христианских детей.
Казрагис до войны был осужден за убийство на 10 лет. По случаю войны оказался на свободе. Он посоветовал Друнгелене бежать в милицию, а сам с такими же, как он, начал окружать дом Грольманов.
Друнгелене и еще несколько человек ворвались в милицию, требуя немедленно арестовать Грольмана:
- Он схватил мою дочь и хочет над ней свершить над ней религиозный ритуал. Капитан милиции смотрел на нее и ворвавшихся людей с недоумением.
Тогда в отделение прибежал милиционер и взволнованно сообщил, что яростная толпа окружила дом Грольманов, выбила окна и требует отдать какого-то ребенка. В противном случае они расправятся со всеми евреями города. Капитан понял: дело принимает серьезный оборот. Созвал восьмерых подчиненных, двоим приказал срочно найти Грольмана, чтобы предупредить расправу над ним. Капитан и его подчиненные поспешили к окруженному дому. Там их взору предстала жуткая картина: дом окружили люди с топорами, лопатами, палками. Милиционеры доставили Грольмана не в отделение, как было приказано капитаном, а к собственному дому. Представители власти требовали, чтобы толпа разошлась, но, увидев, Тевье, вооруженные люди бросились к нему с криками:
- Проклятый жид, верни нам невинного ребенка!
Тевье, не понимая, в чем дело, обратился к капитану:
- Что происходит, что они хотят от меня?
Злобные выкрики усиливались, толпа разрасталась, приходили новые люди с граблями и лопатами. Капитан понял, что восьми милиционерам не удержать озверевшую толпу. Тогда он пошел на хитрость и сказал:
- Грольмана мы арестовываем. Я вам обещаю, все выяснится и ребенок найдется.
Когда Тевье, преследуемого дикой толпой, повели в милицию, он, наконец, понял, в чем его обвиняют. Крикнул с горечью:
- Это вы убийцы невинных еврейских детей, вы убивали их матерей, стариков. Вы хуже фашистов, дикие звери, недостойные жить на земле.
Тевье завели в кабинет. Толпа хлынула к зданию милиции. Прокурор, находившийся в кабинете, подвел Тевье к окну и сказал:
- Видишь, что ты наделал! В городе такой переполох из-за тебя поднялся.
Тевье, удивляясь своей смелости, взорвался:
- Ты, советский прокурор, как эта толпа веришь в этот вековой навет? Если да, то они – твои единомышленники. Если нет, то почему арестовали меня, а не зачинщиков и провокаторов вопиющего скандала? Это провокация не только против меня, а против всего еврейского народа и против Советской власти. За нее я , как и другие евреи, проливал кровь на фронте и остался инвалидом.
Капитан стал уверять Тевье, что он неправильно понял прокурора. Тевье не арестован, его привезли сюда, чтобы защитить.
А толпа на улице увеличивалась. Сотни людей запрудили местечко. Окружили милицию, угрожая камня на камне не оставить от дома Тевье, если милиция его не выдаст. Капитан пришел вывод, что ему и его сотрудникам будет не под силу усмирить утратившую человеческий облик толпу, обратился за помощью к близлежащим гарнизонам городов Тельшай и Кретинга.
Еврейские семьи забаррикадировались в своих домах. Мужчины были готовы защищаться любыми средствами.
Когда Блюме стало известно о происходящем, она, бросив работу и не помня себя, поспешила к дому. Ведь там осталась Либеле. Сквозь разъяренную толпу, не чувствуя ударов, она, как раненый зверь, прорывалась к дому. В доме были взломаны двери и выбиты окна. Сердце Блюмы похолодело. Девочки в доме не оказалось. Какой удар ей снова преподнесла судьба? На этот раз она смилостивилась. Соседка поспешила успокоить Блюму: Либеле у нее, но попросила скорее забрать девочку. Она боится за себя и за Либеле.
Прибыли два гарнизона солдат из ближайших городов. Быстро соскочили с грузовиков с оружием наготове, тотчас получили приказ: по два солдата направить в дома, где проживают евреи, для охраны, остальным – ждать развития событий и готовиться.
Вооруженные солдаты приближались к бесновавшейся толпе. Поступил приказ: немедленно разойтись! Погромщики поняли, что власти не шутят, стали понемногу расходиться. По тающей толпе пронесся слух: якобы пропавшая девочка жива и невредима.
-Да, правда, Петронеле нашлась, но это ничего не меняет, жидов надо проучить, - прокричал Казрагис и добавил: - Смерть жидам!
Позже мать пропавшей девочки Друнгелене вместе с дочкой доставили в отделение милиции. Затем туда привезли зачинщика погрома Казрагиса, с которого моментально слетела спесь. Выяснилось, что девочка была у подружки. Она ходила туда часто, и ее мама знала об этом. Вместо того, чтобы дойти до дома подружки, узнать, там ли дочь, мать поделилась своей тревогой со случайно встретившимся Казрагисом. Тот подлил масла в огонь. Сказал, что час назад видел еврея Тевье с мешком, а в нем трепыхалось что-то живое.
- Может там твоя Петронеле? – предположил он.
И предложил:
- Бежим скорее ловить жида, можем, найдем ребенка живым.
Капитан приступил к допросу совершенно пьяного Казрагиса. Оказалось, что он нигде не работал и жил на иждивении жены. Пил он на деньги «друзей». Он рассказал, что утром к нему подошел «добрый» человек и предложил выпить. Кроме бутылки водки, он подарил ему сто рублей и пообещал дать гораздо больше, если евреям устроят невыносимую жизнь. Сколько бы их не били, им этого мало. Они все еще живут и чувствуют себя в безопасности. Надо пустить слух, что жиды схватили литовского ребенка и умертвили его.
Когда Казрагис встретил Друнгелене, встревоженную исчезновением дочки, он понял: есть шанс заработать крупную сумму.
Позвали Тевье, сидевшего в смежном кабинете, и попросили развязать мешок. Перед всеми во всей красе предстал трепыхающийся петух, очутившись на воле, он раскудахтался, словно почувствовал удовлетворение от развязки вопиющей истории. Тевье объяснил, когда у подводы продавца опускал купленного петуха, рядом находился Казрагис и все видел. Он совершенно осознанно спровоцировал скандал, чуть не превратившийся в погром. Однажды Тевье шел домой (это было задолго до погрома), встретил возле дома пьяного Казрагиса, кричавшего:
- Вы, жиды проклятые! Гитлер вас не добил, а мы доведем дело до конца.
В сопровождении милиционера Тевье вернулся домой, нашел Блюму в слезах.
-Сколько евреев уничтожили! Им все еще мало нашей крови, - причитала она.
Опасаясь новых нападений, они сидели, не зажигая свет, чтобы не привлекать внимание с улицы. Обсуждали происшедшее. Они понимали, что от неминуемой гибели их спасла случайность. Хорошо, что девочка нашлась, а если бы нет? Как объяснить Сролику, что оставаться в Литве опасно?
В эту ночь Грольманы не сомкнули глаз. Они не могли опомниться от перенесенного ужаса. Им казалось, что бандиты ворвутся в их дом. Тевье не один раз вспоминал слова прокурора, обвинившего его, а не своих соплеменников. Вот такие они, наши защитники!
- Чего нам ждать? Нужно немедленно уезжать из этой страны,- сказал глава семейства.
Однако, куда? В Израиль, единственное надежное место для евреев? Не выпустят. Евреи должны быть прикованы к этому гиблому месту, хочешь – не хочешь. Как говорится: «И бьют, и плакать не дают».
Здесь оставаться нельзя. Если в Израиль дорога закрыта, надо ехать в другие города – Вильнюс, Каунас, Шауляй, лишь бы подальше от этих чудовищ. Хотя, кто знает, что может произойти там?
Провокацию, которая могла вылиться в кровавую бойню, прокурор квалифицировал, как простое хулиганство. Он предложил дать по 15 суток зачинщикам и некоторым сообщникам.
Большинство участников погрома были оправданы и отпущены. Позднее Казрагис был осужден на три года за более «ужасный» поступок, чем призыв убивать жидов: за кражу с завода четырех метров кожи.
В сентябре 1958 года Председатель Комитета Госбезопасности Литовской ССР Соколов под грифом «Совершенно секретно» отправил отчет о происшествии, указав, что приняты все необходимые меры для того, что это не просочилось в печать. Все газеты Литвы получили циркуляры с соответствующими указаниями.
Если до этой ужасной драмы евреи считали, что они равные среди равных, то теперь сомнений не осталось – они всегда будут изгоями на земле, на которой жили веками. А пока почти все евреи, проживавшие в Плунге, разъехались по разным городам. Когда появилась возможность, покинули Литву и уехали в Израиль, долгожданный и перестрадавший.
В настоящее время большинство евреев Литвы, прошедшие страшное испытание на территории СССР , живут в Израиле. Тевье, светлая память ему, уже нет в живых. На 13 лет пережила мужа Блюма, закончив свой жизненный путь в 101 год. О ее жизни можно написать отдельную повесть. Она была необыкновенная женщина, с мудрой еврейской душой.
В последний раз мне, автору этих строк, удалось увидеть Блюму незадолго до кончины. Поехала я к ней по поручению моего брата, народного художника Литвы, Якова (Иоселя) Бунки. Он тогда описывал историю родного местечка Плунге. Мне надо было показать Блюме фото 78-летней давности, которое вручил мне Яков, и попросить ее вспомнить имена тех, кто запечатлен на снимке.
Я слушала рассказ Блюмы о присутствующих на той свадьбе. Я была ошеломлена ее феноменальной памятью, юмором, умением передавать мельчайшие подробности давно минувших событий и черт человеческих характеров. Она описывала все так живо, словно это происходило вчера. Жила она с дочерью Либеле, ее мужем и тремя обожаемыми внучками.
На прощание Блюма дала мне несколько мудрых советов, как сохранить мир и уважение в семье. Я часто вспоминаю их. Этих советов, думаю, придерживается ее сын Сролик, он живет в согласии с семьей сына в Ашдоде и занимается воспитанием внуков.
Какова судьба Миреле, девочки, которую Блюма спасла от голодной смерти? Она замужем, живет в Афуле. У нее две взрослые дочери, есть внуки. Они счастливы, что живут в Израиле, единственной стране, которая стала для евреев домом, где нас не обвиняют в том, что мы – евреи.