Люблю я выпить. Числится за мной такой грешок, как, впрочем, и за всеми творческими личностями… Но есть в моей жизни эпизод, который я вспоминаю с содроганием. А дело было так…

Тётка моя родная Ирина Петровна всю мою, да и свою сознательную жизнь провела в Средней Азии. Помоталась она со своим мужем Алексеем Палычем от Кара и Кызылкумов, до плато Устюрт и Аральского моря. И на газопроводе Бухара-Урал поработала, и начальником аэропорта в Комсомольске-на-Устюрте, и начальником ОС там же. А добирались мы до неё с Урала на перекладных поездах. Сначала до Оренбурга, потом до Ташкента, а уж от Ташкента до Нукуса на местной поезде, без стёкол, с закрытыми ватерклозетами, полным отсутствием воды и местной же бригадой. А уж потом садились на АН-2 или КА-26 и лётом, плато всё-таки, добирались на Устюрт…

Ехали мы как-то в очередные гости к тётке на каникулы. В поезде почти никого не было. Горячий раскалённый воздух Кызылкумов лёгким ветерком через разбитые окна вагонов свободно перетекал в Каракумы. Из Каракумов же обратным сквознячком наметало песочек, забивавший глаза и все дырки, припорашивающий весь багаж, нас самих, немудрёную вагонную снедь и весело похрустывающий на зубах. На горизонте, меняясь как картинки в калейдоскопе, кружились миражи.

В небе, распластав могучие крылья, нежился беркут. Ему было хорошо… Там, в вышине, почти не чувствовалась сжигающая жара пустынь. Он высматривал сусликов, редко посвистывающих на барханах и лениво косил глазом на наш унылый караван… то есть поезд. Солнце выжгло всё, включая воду в титане и сортире, а так же проводника, в самом начале поездки испарившегося, как джинн.

В поезде ехали шесть человек: я, моя сестра и наша бабка, мать нашей же тётки, к каковой мы и ехали… А в соседней секции плацкартного вагона расположились три бабая. Они стянули со всех полок грязные, зассанные матрацы и, усевшись на всём этом великолепии в своих пёстрых полосатых ватных халатах и толстых стеганых шароварах, поджав под себя ноги в сафьяновых красных, зелёных и синих сапогах, обложившись вагонными подушками, ощетинившимися вылезшим пером, вели неторопливую беседу. Глянцевые, резиновые, с красной отделкой, галоши фабрики "Скороход" были предварительно сняты и ровно расставлены у входа. Их уже покрывал девственный слой песка. Рядом с бабаями на матрацах лежали мохнатые бараньи шапки и коржыны, перемётные сумы. Седые бритые головы аксакалов украшали ручной работы узорчатые тюбетейки. Халаты были подпоясаны роскошными узорчатыми же шёлковыми платками, в которые были спрятаны воронёные, с тёмно-синим отливом, ножи дамасской стали. Редкие, седые, но длинные и ухоженные бородки трепыхались на пустынных сквозняках…

На откинутом столике купе стояли три бутылки водки и три пиалы. Великолепная чарджоуская дыня была распластана по брюху и тонкие медовые ломти её исходили сладостной истомой.

Бабаи пили водку. Самый старый из них, лет за восемьдесят, кивком головы указывал на поллитровку, а самый молодой, что-то за шестьдесят, неторопливо, медленно, важно наливал полные пиалы. Я видел, я чувствовал, я знал, что водка под сжигающими лучами солнца готова была сама выплеснуться наружу. Налитая в пиалы по края, она мгновенно вскипала, распространяя запах моментально испаряющегося спирта, тяжелого и дурманящего. Бабаи медленно поднимали пиалы к своим бритым губам, и очень маленькими, долгими глотками пили эту, не утоляющую жажду, влагу… Капли стекали за ворот халатов и, казалось, прожигали морщины на их длинных, старческих сморщенных шеях, по которым, в такт с глотками, катались кадыки. Пот струился по бритым вискам, затылкам, лбу, заливая и без того слезящиеся старческие глаза. Дурманящий запах спирта смешивался с ароматом дыни и густым облаком плыл по вагону, вываливался в окна, и, как вдрызг набравшийся алкоголик, пытался залезть обратно…

Медленно выпив водку, бабаи поставили пиалушки на стол. И замерли в безмолвии… в хакикате. Момент истины и просветления…

Лёгкий кивок головы…

Впервые в жизни водка вызвала во мне отвращение. Это у меня-то, у русского.. А вы говорите, мусульмане не пьют. Но, ничего, отошел. А вот аромат дыни и спирта остались. А потом смешались с ароматом арбуза на каменском этапе Чемпионата России по гонкам на льду и привели меня в Европу. Но об этом в другой раз.